Морская сила России. На грани жизни.

Мир подводников редко доступен постороннему взгляду. Он надежно заперт стальным корпусом лодки и защищен покровом океана. Только экстремальные ситуации – аварии, катастрофы, обнажают его, внезапно вспарывая защитную оболочку. Подводники, их близкие, пережив тяжелейшие испытания, попадают под слепящий свет публичности, прицелы телевизионных камер и репортерских микрофонов. Гибель «Курска» стала самой знаковой в этом ряду. Впервые катастрофа подобной субмарины происходила в режиме реального времени, делая всех так или иначе сопричастными к разыгравшейся трагедии.

«Первое ощущение, когда человек спускается в современную подводную лодку, глядя, как высоко и далеко наверху остался верхний рубочный люк, понимает, что до него добраться очень сложно, случись что-то. Поэтому мысль о собственном шкурном спасении сразу отпадает. Ты не успеешь добежать до этого верхнего рубочного люка, тебе не выскочить по этой шахте наверх, поэтому ты должен оставаться здесь, и твое спасение только в том, что ты должен сам, вместе с другими товарищами, бороться за живучесть этого отсека, что бы ни случилось – пожар или поступление воды».

Будничная жизнь избегает мыслей о смерти. Текущее настоящее кажется неизменным и абсолютным, как утренний кофе, или газета в почтовом ящике. Только роковое стечение обстоятельств может обрушить это вечное движение по кругу. «Курск» стал трудным испытанием и для людей, и для государства; не только на профессионализм или компетентность, но и на способность к человеческому участию, способность разделить боль ближнего, найти нужные слова, нужные жесты. Гибель «Курска» обозначила разлом, который невозможно было определить формальными действиями, дежурными мерами.

Галина вышла замуж за курсанта Василия Исаенко. На «Курске» капитан второго ранга Василий Исаенко служил помощником начальника электромеханической службы. В момент аварии находился во втором отсеке. Погиб сразу при взрыве. Сейчас Галина живет в Санкт-Петербурге, сын Сергей учится в Нахимовском училище, а дочь Люба – в институте. Их жизнь полностью изменилась, но прошлое все равно напоминает о себе, так же, как и другим, покинувшим Видяево после августа 2000 года.

7 апреля 1989 года атомная лодка «Комсомолец» находилась в нейтральных водах Норвежского моря. Шли тридцать восьмые сутки похода. Позади остался остров Медвежий, до родного берега рукой подать. О лодке ходили легенды. Она была спущена на воду всего шесть лет назад, и превосходила субмарины подлобного класса по большинству параметров. «Комсомольцу» принадлежал абсолютный рекорд погружения: более 1000 метров. За прочный титановый корпус лодку прозвали «Золотой рыбкой».

Сигнал тревоги прозвучал в 11:03, а 17:08 лодка навсегда погрузилась на дно Баренцева моря.

«Я должен сказать, что подводная лодка – это механизм, который должен, по моему мнению, за свою службу и гореть, и тонуть. Это обязательно, не было такого корабля, в котором все нормально».

«Катастроф было больше с надводными кораблями. Но катастрофы подводных лодок всегда очень сильно воспринимаются обществом. Ведь никто не помнит о том, что сгорел и взорвался БПК 61-го проекта на Черном море в 1974 году. Но все знают о подводной лодке К-8, погибшей в Бискайском заливе на четыре года раньше. И все будут помнить про «Курск».

Подводная лодка – это, прежде всего, оружие: скрытное, опасное, способное подорвать силы противника. Но в момент атаки, обнаружив себя, лодка сама рискует стать мишенью, из преследователя превратиться в жертву. Так случилось с лодкой Л-20.

Из дневника Николая Никаншина: «Нами был обнаружен транспорт противника, мы как можно ближе, очень незаметно подошли к этому транспорту. Было выпущено три торпеды. Мы слышали, как торпеды поразили транспорт, в отсеке находились – там даже слышали, как бьет волной по корпусу подводной лодки. Все были рады, кричали «Ура», обнимали друг друга, потому что выполнили задачу, которую нам поставили… Но вот нас начали страшно бомбить, ожесточенно сбрасывая на нас глубинные бомбы».

Получив пробоину, лодка опустилась на дно. Уровень воды в отсеке стремительно повышался. Четыре человека, отрезанные от всего экипажа, отчаянно боролись со стихией. Одному из моряков удалось в последний момент найти аварийный клапан, но на этом испытания моряков не кончились.

Из дневника Николая Никаншина: «Боялся ли я? Может, и боялся за свою жизнь, но, находясь с товарищами вместе, переживал, думал, что он – мой товарищ – рядом со мной, что он живой, значит, и я живой… Пересилив страх, мы прижались друг к другу. Половина тела на воздушной подушке, а ноги в воде. Было очень большое давление в отсеке, и когда мы всплыли, когда давление сравнялось с атмосферным, мы получили страшную кессонную болезнь. Кто где находился в отсеке, там и упал. Не работали ни руки, ни ноги, и головы нельзя было шевельнуть, такая страшная боль».

«Есть такой жестокий закон: если в отсеке авария, беда, пробоина, пожар, отсек задраивается с двух сторон, никто не имеет права его покинуть. Что бы здесь ни случилось, или все в отсеке погибают, или находят выход из положения, спасают корабль».

«… Потому, что мы все можем погибнуть, одновременно. И потому люди, которые ходят под этим флагом, или под этой судьбой, если можно так выразиться, более сплоченные».

Каждый год 7 апреля Игорь Калинин приходит сюда, к Никольскому собору, где покоятся его товарищи, с которыми он служил на «Комсомольце». Он давно оставил флот, успел освоиться в сухопутной жизни. Его устраивает новая работа, но пережитое часто возвращается в снах. Он снова пытается спасти кого-то, вынести из горящего отсека.

Взрыв произошел в пятом кормовом отсеке. Моментально вспыхнул пожар, командир принял решение всплывать. Пострадавших срочно стали поднимать на поверхность.

«Я участвовал в выведении обожженных ребят из кормовых отсеков наверх. Тело было обожженное, и его нужно было транспортировать наверх. На одном из ярусов я обнаружил тело Волкова. А взяться было не за что, только за волосы можно было помочь ему подняться наверх».

Когда огонь был практически затушен, по лодке пронесся обжигающий сноп пламени.

«Коля Волков тогда повторял: «Я сам… я сам, не трожьте меня». Ему было очень больно, когда к нему прикасались, и он, скрипя зубами, говорил «Я сам». Он неуверенно поднимался наверх, потихоньку, такой сильный характер у человека. К сожалению, он погиб, потому что получил очень большие поражения кожного покрова и, видимо, от соприкосновения с соленой водой получил болевой шок. Он погиб одним из первых».

Учебные тревоги, регулярные тренировки должны подготовить подводников ко всевозможным экстремальным ситуациям. Но зачастую реальность превосходит все ожидания. Невозможно учесть все, что преподнесет море. Вынося раненых, спасатели сами теряли сознание.

«… и пошел обратно в отсек, потому что не всех вытащил оттуда. Помню, кто-то приказал ему: «Говоров, остановись, пойдет другой». Сергей никак не отреагировал на эту команду и пошел туда опять. Уже взяв еще одного пострадавшего, он сам теряет сознание».

Командир, как и положено по морскому закону, остался на тонущем судне. Взглянув напоследок на небо, он спустился к оставшимся в лодке. Через мгновение «Комсомолец» скрылся под водой.

«Когда корабль уходит под воду, по теории, должна образоваться воронка, и все, что находится на поверхности воды, по логике вещей должно уходить в воронку. Корабль ушел под воду, но почему-то никакой воронки не было».

Спасательный плот распахнулся вверх дном. Подводники оказались в ледяной воде. Никаких защитных костюмов на них не было. Чтобы поддержать друг друга, они запели «Варяг».

«Держались друг за друга, подбадривали себя. Песню мы пели только ради того, чтобы поддержать друг друга, чтобы все чувствовали, что жизнь еще теплится… Больше всего ребят погибло в тот момент, когда мы поняли, что нас реально идут спасать».

Только через полтора часа к месту катастрофы подплыла рыболовецкая база. Игорь Калинин к этому времени уже терял сознание. Своим спасением он обязан героической самоотверженности товарищей.

«Поскольку аварийная тревога застала меня неподготовленным, неодетым – у меня были голые ноги, они, естественно, очень сильно замерзли. Проползая мимо меня, Миша Смирнов увидел, что я босиком, оттянул резинку у брюк РБ и предложил мне погреть ноги у себя в паху…»

Что побуждает человека стать подводником? Мечта о погружениях на опасную глубину, о долгих походах под паковым льдом? В конце концов, есть и другие, не менее рискованные, профессии. Гораздо легче понять желание стать летчиком, космонавтом. Даже смерть в полете выглядит возвышенно. Что заставляет мужчин оставлять свои дома, жен, детей, запираться в гигантские стальные коробки и исчезать в морской пучине? И почему они возвращаются, каждый раз даря неоправданную надежду, что когда-нибудь останутся навсегда?

«Очень хорошо помню тот день 8 августа, когда провожал корабль в море. Был солнечный день, настроение у всех было веселое, все знали, что идут ненадолго. Выход планировался короткий, буквально на несколько дней. Было грустно провожать корабль, я в первый раз видел со стороны свой корабль, который уходит в море».

Когда мне пришли и сказали, что «Курск» не выходит на связь, что само по себе подразумевает, что на корабле что-то не в порядке, первая мысль была – по каким-то техническим причинам не сработала связь. Но что могло что-то случиться с кораблем, и в мыслях не было».

«Надо сказать, что шок не был сильным. В тяжелые минуты у меня всегда идет большая собранность. Я ни на секунду не поверила, что там произошло что-то страшное. Тем более, вспоминая «Комсомолец», как все там было, я думала, что страшного с такой лодкой, как «Курск», произойти наверняка не может. Думала, что надо готовиться к больницам, что у мужа может быть тяжело со здоровьем».

«Поселок как бы замер. На улице в Видяево все ходили с опущенными головами, никто громко не разговаривал. Повисла тяжелая пауза».

«Собственно, сам удар, сам шок произошел, когда МСК объявил, что спасательная операция прекращена и в живых никого нет. Такой ужас переживать, когда ночью еще можешь спать, а утром, когда реальность опять наваливается, и это не может быть с нами, это просто невозможно, а оно есть…».

«Когда в прошлом году говорили, что будут поднимать, я, честно говоря, была против. Мы не верили, что ее поднимут, казалось, что в очередной раз нас обманут. Разное ведь говорили: что взрыв был такой чудовищной силы, что там никого не осталось; собственно мне говорили, не жди, не надейся, там ничего нет. Но когда действительно подъем произошел, сейчас я считаю, что это правильно. Хорошо, что ребят похоронили в земле.

Наш сын, только когда привезли тело отца на аэродром, сказал, что только сейчас поверил, что отца нет. То есть, ушел в море – и ушел, так получилось, что надолго».

Подъем «Курска» стал проявлением воли не только конкретных людей, но и государства. Обещанием возрождения флота страны. Это была уникальная, беспрецедентная по сложности операция. Никогда еще столь огромный, к тому же, полуразрушенный взрывом корпус субмарины не поднимался с морского дна. Ни один из специалистов не мог гарантировать успешного результата. Это была трудная и важная победа, победа над роковыми обстоятельствами, покорностью безжалостной судьбы.

«День на корабле – совсем не такой день, астрономический, к которому мы привыкли. Солнца там нет, а сутки делятся на часы, на вахты. Четыре часа ты стоишь на вахте, восемь часов ты занимаешься служебными делами и отдыхаешь. У нас время делилось на недели, «на бани». По субботам была баня; баня прошла – неделя прошла, так мы считали время. И однажды мы находились на небольшой глубине, командир поднял перископ и спросил: кто хочет солнце посмотреть? Захотели все. Геннадий Петрович ставит свою большую ладонь перед перископом, и на ней отражается солнечный зайчик. На этом наше солнышко закончилось…».

На этих уникальных кадрах «Курс» сходит на берег. Экипаж сходит на берег, по традиции, его встречают хлебом-солью, а капитану за выполнение задания вручается молочный поросенок. После построения подводники встретятся со своими родными, близкими. Все так просто, так буднично…

«Все это не мое. Военно-Морской флот, конечно, хорош, он действительно заставляет себя уважить, но офицерами не становятся, офицерами рождаются. Нельзя сказать, что офицер не может идти куда-то на гражданку, ни в коем случае. Навыки, которыми он владеет, в десятки раз больше, чем у выпускников гражданских училищ. Мне кажется, что они не уходят, потому что действительно понимают, что если уйдут, то защищать Россию будет некому».

«В некотором плане это может быть неестественно. Люди предназначены ходить по земле, они не предназначены летать или плавать, и тем более лезть под воду. Но не мы первые, не мы последние на этих подводных лодках».

«Ощущение опасности – оно снимается самим человеком. Не то, что люди привыкают к опасности, а просто стараются об этом не думать. Только, может быть, во сне это может проявляться – какие-то кошмары, и уже потом, на берегу, когда эти люди вернутся, спустя много лет, многие подводники видят страшные сны с провалами на глубину, с пожарами, задымлениями отсеков. Многие их видят именно тогда, когда самое страшное уже позади».

«Я не знаю, как это объяснить, но там, в экипаже, было что-то настоящее, неподдельное. Очень часто в своих снах возвращаюсь именно туда. Недавно поймал себя на мысли, что часто снятся сны о том, как мы собираемся уходить в море, готовимся к выходу. И ни разу еще не приснился сон, как мы возвращаемся из похода».

«Я демобилизовался через несколько лет после того, как отслужил в береговой части, и сейчас считаю, что самое лучшее время в моей жизни – это была служба в подводном флоте. Лучшего в своей жизни я пока еще не пережил, самое лучшее осталось там, на Севере, на подводных лодках».

Из дневника Николая Никаншина: «Надо сказать, что нам, как говорится, повезло. Мы выдержали такое испытание и остались живы. Мы были счастливы, и было очень хорошо, потому что нас почти всех направили в Сормово, и мы там строили подводную лодку. А после войны, 3 сентября, в день аварии нашей лодки, мы собирались у командира дома. Он прекрасный командир, он принимал нас, и мы его очень любили».

«Когда у нас закончился ремонт дома и мы поняли, что это совсем другое качество жизни, чем в Видяево, стало больно, что он так не жил, и стало ясно, что он так бы и не жил. И никто из живущих офицеров вот так жить не будет. Сейчас мы смотрим на Видяево совершенно другими глазами, и не потому, что мы теперь живем в хорошей квартире, а именно потому, что ноги жжет. Приезжаешь туда, идешь, и через ноги входит какой-то этот ужас. Особенно на пирсе, физически чувствуешь: он здесь в последний раз проходил, садился на лодку».

Подводный флот – это не только современные субмарины и не только сами подводники. Это еще и базы, куда они возвращаются из походов, где живут их семьи, где проходит наземная часть их жизни. Они так мало похожи на места, пригодные для проживания. Это скорее недолгая остановка перед новым плаванием, вынужденная пауза перед предстоящим делом.

«Эти картины дороги тем, что их написал мой подчиненный, мичман Максим Вешняков, с которым я вместе служил на «Курске», в одной группе, в одной боевой части. Он подарил мне их буквально за несколько месяцев до трагедии. То время, когда я там служил, вспоминается как что-то самое лучшее. Там все было просто, понятно, что ты служишь на боевом корабле, который выполняет боевые задачи в интересах государства, и те люди, с которыми я служил, были большими профессионалами и знатоками своего дела, очень любили свой корабль. Единственное пугает – что второго такого корабля и второго такого экипажа уже не будет».